|
Замечательный, на мой взгляд, материал Эльвиры Николаевны Горюхиной
Как всякий хороший текст, он вызывает и мысли, которые прямо в нем не прописаны. Одна из них – такая: коричневая мразь в погонах и мантиях, дорогих костюмах (под это определение попадают не все правоохранители, судьи. чиновники, далеко не все, но многие), сидящая на шее народа, жрущая и пьющая за его счет гнобит все живое в его душе. Эта приспобленческая нечисть желает править страной. На этих вонючих портянках завелось бессчетное число вшей, кормящихся от них – они расползаются в интернете, по форумам, и Омскому в том числе. Как выяснилось, это они писали антисемитское дерьмо на заборах, а вовсе не местные жители, в чем я лично не сомневался. Уничтожение всей этой нечисти – задача, стоящая того, чтобы потратить на нее жизнь, а при необходимости и пожертвовать ею. Речь, разумеется, не о физическом уничтожении, а о том, что в нашей жизни она должна занять место, которое ей положено по статусу – у параши.
Что помнят жители деревни, в которой работал учитель, как оценивают приговор и что случилось после него. Специальный репортаж
16.08.2013
Жизнь прекрасна.
Илья Фарбер, учитель деревни Мо́шенка
Ну, и что знала я о судьбе Ильи Фарбера, учителя из деревни Мошенка Тверской области? Что был чужаком на деревне, что деревенские спали и видели, как бы выжить этого чужака со своей территории, что спознался он с главой поселения, нарушал вековечные традиции, внедрял чуждые русскому сознанию приемы ушу, позволял себе пребывать в школьном здании в одиннадцать ночи. И вот случилось желанное — чужака посадили. Пришло возмездие. Многочисленные СМИ утверждали, что опасное это дело — проводить культурную революцию на селе. Будьте осторожны, энтузиасты!
…Моя профессиональная судьба учительницы сложилась в деревне, где не было ни света, ни радио. Клуб засыпан зерном, а дорогу до трассы не в силах преодолеть в непогоду даже почтовая лошадь.
Случались со мной в деревне всякие истории, а одна из них чуть не закончилась лишением диплома. И в ней тоже был резон — я вывезла детей в Москву, не поставив в известность органы образования. Знала, что не пустят. У взрослых учеников не было паспортов. Где деньги взяла? А вот знала, что решение колхозного собрания — закон сельхозартели. Вставала перед колхозниками и говорила: хочу вашим детям показать Москву. Люди голосовали. Оставалось добиться выполнения законного решения. Приехавший ночью на мотоцикле зав. роно Владимир Комягин не успел нас задержать. Колхозный шофер Колька Кудрявцев на грузовике увез нас в Новосибирск в четыре утра.
А дальше — все по-известному. Приписали противопоставление народа власти, превышение профессиональных полномочий и так далее. Деревня замерла. Если бы меня уволили, мог исчезнуть предмет литература, но люди молчали. А я и не ждала борьбы за свою судьбу. Мне ли, которой грозила утрата диплома (всего-навсего!), ждать проявления гражданского мужества от людей, получавших на трудодень 200 г зерна. От тех, у кого обрезали огороды и заставляли закупать на базаре яйца, чтобы закрыть налоговую дыру. На всю оставшуюся жизнь запомню бабий вой ранним весенним утром. Открыли клуб: смерзшееся зерно истекало застойной влагой.
Так вот, когда я читала о том, что люди Мошенки не приезжали в суд защищать учителя своих детей, когда навет шел на всю заскорузлую, погрязшую в консерватизме деревню, слышалась мне какая-то неправда. Обида за деревню, которая живет во мне, саднила душу. Вот потому я отправилась в Мошенку с одной целью — узнать реакцию жителей на приговор Илье Фарберу.
Вместе с учениками Илья Фарбер сложил из веточек при входе в школу свой «манифест»
На всякий случай я приготовилась к худшему. Меня предупредили, что люди не будут разговаривать. Их уже достали братья-журналисты. Особенно телевизионщики. Это они бесцеремонно, без всяких «Здравствуйте, извините» врывались в дом и командовали операторам: «Давай снимай ее прямо с крыльца!» (свидетельство учительницы Валентины Ронжиной). А потом появлялись в кадрах вырванные из контекста слова, которые подтверждали чуждую версию. Деревня замолчала. И правильно сделала.
На всякий случай я заготовила для себя версию, которая неоднократно подтверждалась: вполне возможно, что я встречусь с одобрением неправых действий властей. Поведение, адекватное авторитарной власти, как правило, возникает, когда народ испытывает дефицит средств к существованию, — эта формула Питирима Сорокина жива как никогда. И возможно, власть «права», когда не спешит улучшать жизнь своих подданных.
Деревня Мошенка живет, как тысячи других, где порушено крупное хозяйство, разграблена коллективная собственность, земля куплена-перекуплена. По трассе шныряют иномарки состоятельных людей. Не вздумайте голосовать. Не остановятся.
Чем живут? Да сбиваются в артели и строят коттеджи по берегам Селигера. Мастеровых людей здесь много: резьба по дереву, отделочные работы, а есть и те, кто ладит мебель. А в основном на асфальте сидят дети, старики, женщины. Продают ягоды, грибы. Основной доход. Трехлитровая банка брусники — 500 рублей. Черника уже отошла. Люди боятся, что лес станет частным и вход будет закрыт, как во многих местах закрыт доступ к Волге.
Закрытые двери были. Закрыты агрессивно. Главы поселения Любови Валеевой не оказалось. Она в предвыборном отпуске. Приоткрыв дверь, женщина крикнула: «Никого нет. Я тут цветы поливаю». И тут же скрылась. Директор школы Галина Павлинова приоткрыла калитку и не без суровости сказала:
— Я ни с кем разговаривать не буду.
Подловили на машине учительницу Лебедеву: «Я устала. Хочу отдохнуть и выпить чай».
Распивали чаи в одном из домов. Пришла женщина. Хозяйка сказала: «Пришли журналисты».
— А плевала я на журналистов, — изрекла гостья.
Подали ей чашку чая. Изловчилась сесть к нам спиной. Не выдержав соседства, покинула дом.
Мы с Аней Артемьевой, нашим фотокором, избороздившие деревню вдоль и поперек, понимали, что, возможно, так и закончится наше путешествие. К счастью, ошиблись. Разговаривали с нами все, с кем доводилось встретиться: в магазинах, на остановке, во дворах, просто на улице.
Главное слово, раскрывающее отношение к приговору: ШОК! Да, они испытали шок. Отмечают, что Илья Фарбер всегда здоровался со всеми, как принято в деревне. О «преступлениях» учителя говорят с усмешкой. Хотел иначе проводить Масленицу?
— Да, бросьте вы… На одном конце деревни проводили так, на другом — иначе. А потом сошлись в центре и было общее веселье. Что там городите? Из чего раздуваете? Да неподсудные эти дела. Ну, а семь лет — это позор. Это наше правосудие. Я хочу спросить: а кто судит?
Это был один из первых мужчин, что живет на улице, ведущей к школе. Назовем его Петром Ивановичем. Он вышел к нам за ворота. Был неспешен в разговоре. И решительно отвергал все, что в прессе называли «художествами» Ильи Фарбера.
Так вот, о «художествах» Фарбера
Мы провели в доме Валентины Ронжиной, завуча школы, целый день. У нее болен муж, приехали дочь с внучкой. Летний день кормит зиму. Мы это знали. Но у Валентины Михайловны есть долг — рассказать о Фарбере как учителе. Он вошел в коллектив, удивив тем, что запомнил сразу имя и отчество каждого учителя. Это неправда, что он не знал сомнений и не слушал советов. Он стал для школы тем бродилом, которое нужно любому учительскому сообществу. Человек талантливый и неуемный, Илья не умещался в стандарт. Всегда в его занятиях было то, что выходило за пределы стандарта. Любовь к детям, участие в их судьбе было поразительным. Он показывал родителям рисунки детей и говорил: «Смотрите, это шедевр». Родители махали рукой: «Да какой шедевр? Рисунок и только». Пытался через рисунок постичь детскую душу. Те, кто был не в состоянии понять педагогические замыслы Ильи, недоумевали. Ну, зачем он давал задание нарисовать страх? К чему бы это?
Валентина Михайловна в школе, которой уже нет. В этом кабинете она проработала 23 года учителем математики
Валентина Михайловна с упоением рассказывает о рисунках, с помощью которых ребенок не только изживал свой страх, но и чувствовал радость от преодоления. Так работали психологи в Беслане.
Сколько же ему, Илье Фарберу, досталось за обучение приемам ушу. Чуждое русскому сознанию занятие. А он хотел, говорит Валентина Михайловна, чтобы наши деревенские дети не чувствовали себя изгоями ни в Осташкове, ни в Твери, ни в Москве. Он шел к внутреннему состоянию через телесное. И оказался прав. У ребят появилась своя стать, прямая спина. Чувство собственного достоинства. Они были готовы постоять за себя. Валентина Михайловна показывает некоторые точные и элегантные приемы ушу.
«…Он не мог допустить, чтобы музыку дети слушали через несовершенную аппаратуру. Привез из Москвы чудо-технику, и мы впервые услышали Моцарта и Баха такими, какими их слушают в концертных залах».
У него были особые приемы, которые Валентина Михайловна называет сюрпризами:
«Вот был один мальчик. Носил необидное прозвище. Но не подходил для наших литературных монтажей. Мы его оставляли на потом. Когда-нибудь ты выступишь. И вот Илья Исаакович привозит из Москвы венецианские маски. Одна из них дается этому мальчику. Он читает прекрасное (и длинное) стихотворение, которое приводит в восторг всю школу. Прозвище исчезает напрочь».
«…На празднике Победы ребенок забывает стихотворение. Учитель подходит к ребенку, обнимает его за плечи и говорит: «Начни сначала. У тебя все получится».
Сюрпризов тьма. И чем больше я слушала Валентину Михайловну, тем чаще в памяти моей возникали педагогические перлы знаменитой тбилисской школы на улице Саирме. Школы великого педагога Шалвы Амонашвили. Друга моего. В этой школе я бывала многие годы и даже дерзнула давать уроки.
Личностно ориентированная педагогика. Так это тогда называлось. Она вызывала ярость у невежд и чиновников. Это та самая педагогика, которая исходит из потребностей личности.
Заметим: исходит.
Мастер от ремесленника отличается тем, что знает не только сто приемов, которые знает ремесленник, но и способен изобрести новый прием, адекватный данной ситуации и данной личности. Похоже (по рассказам завуча), Илья Фарбер принадлежит к этому типу учителей.
А чего стоят внеурочные чтения поэзии на местной поляне, когда есть возможность лежать в траве, смотреть в небо и слушать музыку слова. Иногда Илью сменял ученик, и тогда учитель погружался в траву и слушал своего ученика. Некоторые родители возражали против таких поэтических штудий. А они, кстати, из области античной педагогики.
…Он учил командному духу особыми приемами, но любил повторять, что многое человек может и один. Потратил много времени и сил для создания ледяных горок. Стремился сделать все сам. Знал, что каждый его шаг отслеживает депутат Елена Фокина, щелкая фотоаппаратом деяния учителя.
Остановить Фарбера было невозможно.
«Он был для нас, учителей, как родник, хотя мы и не в болоте находились. Вот ты видишь какое-то явление с одной стороны. Он приходит, и выявляются другие грани этого явления. Таких учителей надо обязательно прикрывать, что я и делала. Ну, заполнит журнал чуть позже. Что из того? Мы многому у него учились. Наша профессия особенная. Мы счастливые, у нас всегда есть возможность учиться у детей. Иногда пятиклассник такое скажет, что диву даешься. Но стандарт закабаляет. Глаз замыливается. Нужны такие, как Фарбер».
Всего, о чем поведала Валентина Михайловна, не рассказать.
Без понимания того, каков педагогический дар Фарбера, понимание всей ситуации невозможно. Несправедливо.
Мы уже готовились с Аней принести извинения за целый день, который отняли у семьи Валентины Михайловны. Она остановила нас. Вот такими были ее последние слова: «Я дала слово никому не говорить о том, что произошло в нашем селе. Сегодня я нарушила этот обет только потому, что хотела бы облегчить участь Ильи Фарбера».
Здесь – продолжение, там еще много хороших снимков
http://www.novayagazeta.ru/society/59530.htm
|
