"К хозяйственным постройкам примыкал двухэтажный каменный флигель, надежно укрытый высоким забором, оплетенный колючей проволокой. Три раза в день открывались ворота в этом заборе, чтобы пропустить термосы с горячей пищей, которую возили из кухни. По субботам к термосам прибавлялся ящик с бутылками пива и водки. И только один единственный раз в день — в шесть часов утра, когда было еще сумеречно, — из этих ворот выходили строем восемь человек в трусах и, какая бы ни была погода, проделывали на плацу гимнастические упражнения. Потом снова строились и скрывались за воротами.
Это повторялось шесть дней. А на седьмой, в воскресенье, они приходили после обеда на грязный, мощенный булыжником плац и усаживались на брошенные возле гаража старые автомобильные покрышки с таким видом, будто выползали сюда отдохнуть после тяжелой работы. Одеты они были в трофейные мундиры
Кто были эти люди? По приказу они не должны были ничего знать друг о друге, не имели права знать.
Люди без родины. Нет у них имен — только клички. Нет прошлого. Не будет и будущего. Они знали, что народ, имя которого было записано в их анкетах, хранимых специальной службой, не простит им преступлений против его чести и свободы. Впереди одно: к репутации негодяев предстояло прибавить славу палачей.
Их хорошо знала берлинская, мюнхенская, гамбургская криминалки. Некоторым из них понадобилась бы вторая жизнь, чтобы отбыть наказание за все черные дела, которые за ними числились.
Не было закона, который охранял бы их права, и не было страны, где бы они не нарушили закона.
И чтобы оказаться вблизи этих людей и понять, кто они, Вайс придумал себе на воскресенье работу в гараже. Он оставил ворота распахнутыми. И услышал русскую речь, русские слова, не видя еще, кто их произносит.
— В сущности, имеются четыре защитных механизма, маскирующих страх смерти: секс, наркотики, крайний рационализм и агрессия.
— Поскольку концепция "каждый человек — мой враг" — главный фокус мышления, убийство ближнего и дальнего не только современно, но и необходимо для сохранения общества...
— Что касается меня, то я никогда не испытывал потребности в высокоморальных поступках и, надеюсь, не испытаю.
Главенствовал у них, по-видимому, тот, сухощавый, бритоголовый, с правильными чертами лица, с серыми холодными глазами и вытянутыми в ниточку бровями на сильно скошенном лбу. Когда он бросал короткие реплики, все смолкали, даже тот любитель афоризмов: "Для того чтобы убить, не обязательно знать анатомию", "Среди негодяев я мог бы быть новатором", "Дороже всего приходится платить за бескорыстную любовь".
Бритоголовый сказал:
— Нам, господа, следовало бы и здесь навести порядок. Я имею в виду русскую эмиграцию. Одних Гитлер воодушевил, вселил надежды, а другие — из этих, опролетарившихся, — начали беспокоиться о судьбе отчизны.
— Резать надо, — посоветовал старик.
— Не лишено, — согласился бритоголовый. — Я кое-кого назвал шефу, предложил наши услуги — устранить собственноручно. Это имело бы показательное значение, мы бы публично продемонстрировали нашу готовность казнить отступников. Но увы, шеф отказал. Пообещал, что этим займется гестапо. А жаль, — грустно заключил бритоголовый.
Сухие, пахнущие пылью лучи солнца падали на эту закованную в булыжник землю, на зарешеченные окна зданий, на это отребье, донашивающих трофейные мундиры.
Они давно утратили свой естественный облик, свои индивидуальные черты. И хотя приметы у них были разные, на их лицах запечатлелось одинаковое выражение жестокости, равнодушия, скуки.
Никогда раньше Саша Белов не испытывал такого трепетного волнения, такой жажды утвердить свое дарование художника, как в эти часы. Рисовал на тонких листках бумаги хорошо очиненным карандашом портреты этих людей. Он должен был воспроизвести на бумаге эти лица с такой точностью, словно это не рисунки, а сделанные с фотографий копии. От успеха его теперешней работы будут зависеть судьбы и жизни многих людей".
